Валерий Роньшин - Игра в дурака [сборник рассказов]

— Р–раз–берись по пятёркам! — командуют. — Чего топчетесь, как бар–раны!

Бывшие пассажиры подчиняются. А что делать? Небось не на Земле… Разобрались по пять человек и пошли строем.

Тараканы — по бокам.

Рядом со следователем Тряпкиным шёл самый крупный таракан, видно — начальник над остальными.

— Слышь, мужик, — по–простому интересуется Тряпкин. — Это как же понимать?.. Это где ж мы находимся?..

— В Глубокой Жопе вы находитесь, — отвечает ему таракан.

— А идём куда? — снова интересуется Тряпкин.

— Куда всегда шли — туда и сейчас идёте, — говорит таракан и мохнатой лапой на два чёрных солнца указывает. — В светлое будущее.

День проходит… неделя… месяц… Тащатся все понуро, как на похоронах. Впрочем, все — да не все.

— Так нам и надо — дуракам! — бодро кричит какой–то человек в косоворотке и с бородой. — Таракан животное умное. Это тебе не клоп какой–нибудь или там — вша!

А уж из толпы и добровольцы вызываются — толпу гнать. К тараканам льстиво подкатывают, услуги свои предлагают. А те не брезгуют. Разрешают.

И вот уже по бокам колонны не тараканы, а — люди. Плёточками пощёлкивают: веселей, мол, топайте, ребята!..

Взобралась колонна на какой–то пригорочек. Поглядел следователь Тряпкин вокруг — ё-моё!.. — да тут вся Россия идёт…

В С Я!

Представлена полностью, как на картинках Глазунова. Кстати, и сам Ильюха здесь же. В соседней колонне. Вот так–то, дядя. Отрисовался…

Тянется–тянется Святая Русь. И живые. И мёртвые.

Кто в лаптях, кто в кроссовках…

Вон Ванька Грозный на посох свой убийственный опирается, рукою в перстнях котелок под короной чешет.

Вон Емелька Пугачёв со Стенькой Разиным — два удалых атамана!

А вон Катька, царица–нимфоманка.

Фёдор Михалыч со Львом Николаичем идут под ручку, о непротивлении злу насилием разглагольствуют.

Пётр Аркадьевич Столыпин твёрдой походкой выступает, накинув на плечи шинель.

А за ним грузин Ёся, по кличке Сталин.

А чуть дальше — Владимир Ульянов, помощник присяжного поверенного, вместе с сестричками Маняшей и Дуняшей да женой Надюшей.

Гришка Распутин — как всегда поддатый, рожа красная, рубаха тоже красная. Шагает, хоть бы что. Частушки орёт:

Я пою и веселюся!

В жопу жить переселюся!

Вставлю раму и стекло!

Будет чисто и тепло!..

…Идёт Святая Русь… Посторонись…

А сверху, с коричневого неба, какая–то мелкая дрянь сыпется. Дождь — не дождь; снег — не снег… А что–то склизкое, противное, извивающееся. Наподобие червей.

Поднял следователь Тряпкин воротник плаща, чтобы черви за шиворот не падали… «Да-а, — думает, — вот так приехал в Москву…»

— Всё! — захлопнул я рукопись.

Порфирий Дормидонтович неспешно раскурил свою знаменитую трубочку. И только после этого сказал; коротко! ёмко! по–шишигински:

— Заебись!

13. Как мы с Порфирием Дормидонтовичем гуляли в городском парке

Однажды Порфирий Дормидонтович зашёл ко мне в гости. Мы выпили водки и сели играть в карты. Наигравшись, мы отправились в городской парк. Прогуляться.

Через парк протекала небольшая речушка. Мы остановились на середине мостика и стали глядеть на воду. По воде плавали утки. Сверху они напоминали тараканов.

— Жизнь, — сказал Порфирий Дормидонтович задумчиво, — это бесконечная череда дней.

— Пожалуй, — согласился я и, записав изречение великого писателя, плюнул в воду.

— Кстати, о плевках, — сказал Шишигин. — В московском зоопарке был сторож по фамилии Никодимов. Он болел туберкулёзом. И каждое утро, проходя мимо бассейна с бегемотом, Никодимов туда плевал. И представьте себе, бегемот тоже заболел туберкулёзом. И скончался. Вот так–то, Валерий Михалыч.

— А Никодимов? — спросил я.

— А что Никодимов?.. — пожал плечами Порфирий Дормидонтович. — Месяц спустя заразил СПИДом орангутанга.

— В клетку с орангутангом стал плевать? — спросил я.

— Ха–ха–ха! — весело рассмеялся Шишигин. — Ага, в клетку стал плевать… Какой вы, Валерий Михалыч, в сущности, ещё ребёнок.

14. Как главврач прочёл мне своё замечательное стихотворение

Однажды я опять шёл по больничному коридору. А навстречу мне опять попался главврач. И опять с похмелья.

— Валерий Михалыч, — окликнул он меня.

— Я вас слушаю.

— Это вы делали операцию этому, как его… больному Мурашкину?

— Я. А что, снова баллоны перепутал?

— Ну, положим, вы ему вовсе забыли наркоз дать, но не в этом дело. — Главврач порылся в кармане своего грязного халата и, словно фокусник, извлёк оттуда… мой пейджер.

— Ой, — радостно ойкнул я. — Где вы его нашли? Я вчера всю квартиру перерыл. Ну, думаю — всё…

— Мы его нашли у больного Мурашкина, — сказал главварч. — В кишечнике.

— А где сам Мурашкин? — спрашиваю я с неприятным предчувствием.

— Точно сказать не могу, — отвечает главврач. — Но одно из двух: либо он ещё в морге, либо уже на кладбище.

— Да-а, — протянул я смущённо. — Надо же. И что теперь делать?

— Пойдёмте пивка попьём, — предложил главврач. — У меня вобла сушёная есть.

И мы пошли пить пиво… После третьей кружки главврач сказал:

— Пейджер — это что, я, помню, у одного мужика в желудке «мобильник» забыл. А он на похоронах возьми и зазвони. Вдову чуть кондрашка не хватила. Ха–ха–ха!.. — захохотал главврач, но тут же оборвал свой смех. — Извините.

…После десятой кружки главврач сбивчиво забормотал:

— Валерий Михалыч… в прошлый раз вы прочли мне своё замечательное стихотворение… Я был потрясён! Просто потрясён! Волшебные строки… глубина замысла…. Я пришёл домой. Всю ночь не мог уснуть… Всё курил… курил… А под утро тоже написал стихотворение. Почти как ваше, даже некоторые строчки совпадают. Получилось что–то очень философское. Я бы даже сказал — космическое…

— Хватит трепаться, — перебил я, сдувая пену с кружки. — Читайте лучше свой стишок.

Главврач встал, суетливо поправил узел галстука.

— Это стихотворение я посвящаю своей горячо любимой жене Маше, — хриплым голосом произнёс он. Потом откашлялся и с выражением прочёл:

По небу летят самолёты.

По рельсам бегут поезда.

Завтра наступит завтра.

Вчера было только вчера.

Мама опять моет раму.

Папа пошёл в туалет.

Аптека торгует презервативами.

Я не рожусь на свет.

Человек человеку — друг.

А также товарищ и брат.

Моя жена висит вместо лампочки.

Я этому очень рад!

— Ну как? — спросил главврач, заметно волнуясь.

— Для первого раза потянет, — похвалил я. — В особенности вам удались две последние строки. Я прямо вижу вашу любимую жену Машу, висящую вместо лампочки…

Главврач смущенно потупился. Ему было приятно.

15. Как я спал с грязными ногами на чистой подушке

Однажды я зашёл в гости к Порфирию Дормидонтовичу, чтобы выпить водки и поиграть в карты. А у него форменный скандал.

— Это что ж такое?! — орёт великий писатель на Мвангу. — Взяла и грязные ноги на чистую подушку положила!

— С чего это грязные? — оправдывается принцесса. — Я их на прошлой неделе мыла.

Но Порфирий Дормидонтович её и слушать не хочет.

— Представляете, — говорит он мне, — хотел положить голову на свою чистенькую подушечку, а там Марфины грязные ноги лежат.

— Африка, — пожал я плечами, — чего вы хотите.

— Ну разве так можно, — никак не успокоится великий писатель, — грязные ноги — на чистую подушку. Что ж ты такая… некультурная!

— Я очень даже культурная, — возражает Мванга. — В Гамбии я являюсь почётным президентом Академии Культуры.

— Какая ты, на хер, культурная, если грязные ноги на чистую подушку кладёшь.

Он вновь повернулся ко мне.

— Нет, вы только представьте, Валерий Михалыч: грязные ноги — на чистой подушке! Представляете?

— Очень даже представляю, — сказал я. — Я и сам люблю спать, положив грязные ноги на чистую подушку.

Шишигин надолго задумался. Я быстренько достал тетрадочку. И не зря.

— В каждом из нас дремлет свинья, — важно изрёк великий писатель.

— С грязными ногами на чистой подушке! — подхватили мы с принцессой Мвангой.

16. Как Порфирий Дормидонтович получил задание оттуда